Да, довольно странные ответы конечно, особенно у Гурьева по поводу жизни русского языка… Родного. Я помню, мы как‑то общались с писателем Пелевиным, он тоже говорил что‑то очень похожее, что больше всего его интересует трансформация языка: как появляются всякие бандитизмы, англицизмы… У него были очень интересные теории на эту тему. Ну хорошо. Является ли стимулом для вас интерес к музыке или нет? Или интереса к музыке у состоявшегося профессионала уже практически быть не может?

МС . Безусловно есть…

СГ . У меня скорее нет, потому что есть огромное количество альбомов, которые мне очень нравится слушать, но про которые никакого желания писать нет. А есть наоборот: альбомы, которые слушаешь противоречиво, что‑то нравится, что‑то раздражает, но в силу того, что есть какие‑то сопутствующие факты, за которые можно зацепиться, начинаешь писать именно об этом. Вот, например, если брать какую‑нибудь цыганскую музыку, гораздо больше нравится Володя Поляков, чем Дина Верни. Но про Дину Верни писать статью было гораздо интереснее, чем про Володю Полякова, потому, что она спала с Матиссом и вообще у нее была интереснее судьба. Вот такие моменты играют большую роль при выборе объекта для статьи.

АКТ . Следующий вопрос противоположенного характера. Что вас больше всего ломает в музыкальной журналистике? Что вас раздражает в том, что вы делаете, и, может быть, настраивает на тот лад, что вообще на фиг я этим стал заниматься?

СГ . Меня ничего не ломает.

МС . То, что 90% современной музыки не вызывает сильных эмоций. Все такая ровная «тройка».

АКТ . Это касается музыки, это внешний фактор. Давайте все‑таки поговорим немножечко о «кухне», то есть не о художественных проблемах, а о профессиональных. Например, о жизни человека, который 350 дней в году работает в пиар‑агентстве, а 15 дней в году пишет свободные, отвязные, живые статьи, например, для журнала «Контркультура». Вот в этой практике все ли тебя устраивает?