посидим. Есть о чем поговорить. Ты мне скажи - ты как сама-то?

     - В смысле?

     - Ну, можешь по делам говорить? Или на завтра отложим?

     Стадникова проводила глазами Митю, который, уныло поглядев на бутылку в

руках Гольцмана, покачиваясь, побрел в ванную.

     - Знаешь, Боря, - сказала она, когда спина Матвеева исчезла  за дверью.

- Знаешь что? Я о делах вполне готова разговаривать. Я тебя и ждала на самом

деле. Пришло время уже мне самой о делах поговорить.

     Гольцман    удивленно   поднял    брови.   Куда   девался   похмельный,

игриво-капризный  тон  питерской богемной  алкоголички? Тон, очень  знакомый

Гольцману, благо сильно пьющих  дам в его окружении было в достатке. Все они

изъяснялись  примерно  одинаково, и  по их  речам можно было довольно  точно

определить, в какой стадии они в данный момент находятся.

     Но Стадникова говорила сейчас по-другому.  Речь ее  была рассудительна,

голос  серьезен,  и  в  нем  слышалась  какая-то глубокая злость.  Злость  и

неожиданная сила.

     "Да...  Интересно  девки пляшут...  По четыре  штуки  вряд,  -  подумал

Гольцман. - Кажется, я попал по адресу".

     - Подожди,  Боря. Он уйдет,  потом, - сказала Ольга.  - Наедине хочу  с

тобой поговорить. С ним о делах не буду.

     - Да? - Гольцман даже растерялся. - Ну ладно. Как скажешь.

     Митя появился  на удивление быстро. Он  был  одет, обут, лицо более или

менее чисто  выбрито, правда, красные  глаза и припухлость щек, налитые вены

на  лбу  и  зеленоватая  бледность выдавали  тяжелую степень  похмелья, но в

принципе,  по разумению Гольцмана,  Матвеев  был  вполне  готов  к  труду  и

обороне. Тем более что работа предстояла несложная. Подумаешь,  встретить на

вокзале коллектив, отвезти в гостиницу и накормить обедом. Для такого волка,

как Матвеев, это вообще не задача.

     - Давайте,  ребятки, подлечимся, -  сказал  Борис Дмитриевич,  разливая

водку по стаканам. - И заодно помянем нашего товарища.