Для следователя,  к которому попал  Володя,  пакетик с белым  порошком,

выуженный прозорливым бойцом из кармана пианиста, не создавал альтернативы в

принятии  решения. В свете  усиления  борьбы с  наркотиками  Гурьеву  светил

вполне конкретный срок. Конечно, как всегда, были "возможны варианты".

     Однако  у  знаменитого  Гурьева  не оказалось  достаточных  связей  для

реализации того,  что подразумевалось под этими самыми "вариантами". Вернее,

связей-то у него было в достатке, да все  не с теми  фигурами, которые могли

бы  повлиять  на  российское   правосудие.  Известные   художники,   актеры,

режиссеры,  какие-то  странные  личности, именовавшиеся в светских  тусовках

"культовыми" фигурами, - все они, как выяснилось, не имели ни малейшего веса

ни  для  следователя,  ни  тем  более  для  прокурора,  даже  рядовой  мент,

какой-нибудь  лейтенант  в отделении  милиции,  послужившем  точкой  отсчета

гурьевской  трагедии, спокойно  посылал их,  меняя адрес  в  зависимости  от

собственного настроения и иногда доходя до сияющих вершин эзопова языка.

     Нужны были чиновники, причем немалого ранга, то есть, представители той

социальной  группы,  к  которой  свободомыслящий  Гурьев всегда относился  с

демонстративным пренебрежением, если не сказать с презрением.

     Именно тогда к  Гольцману пришел Яша  Куманский,  вездесущий журналист,

тоже  выплывший на перестроечных волнах  из мелководья гонораров официальных

советских газет и прибившийся к сахарным айсбергам коммерческих изданий.

     Борис Дмитриевич  был как  раз тем человеком,  который  мог "нажать  на

кнопки"  и  повлиять  на судьбу  питерского  гения,  оказавшегося  в неволе.

Гольцман своих связей не афишировал, но Куманский, однако, не считал бы себя

журналистом, если бы не знал,  что Боря  Гольцман частенько бывает  в мэрии,

захаживает в Большой Дом,  а на даче  у него бывают  в гостях фигуры  самого