понял, что осталась одна, самая важная деталь.

     На  подоконнике валялась  старая, истрепанная  колода  карт,  служившая

Алжиру неизвестно  для  каких целей - к игре  он  пристрастия не имел,  даже

наоборот,  тех,  кто  любил  играть  в  карты,  считал  жлобами и  почему-то

"совками".

     Найдя в колоде пикового короля, Толик вдавил его в толстый слой масла в

правом нижнем углу  "картины". Король оказался наполовину скрыт под натекшей

на карту краской. По верху, там, где преобладал красный цвет, Толик небрежно

разбросал  тузов,  дам  и валетов,  а в центре,  где на картине обозначались

табуретки и диван, "рассадил" шестерок, семерок и остальную мелочь.

     Боян  отошел  в  сторонку,  посмотрел  на  свое  детище  и,  сравнив  с

произведениями Алжира, понял, что его работа ничуть не хуже. Толик забил еще

папироску, выкурил ее и уснул...

     Леков  ушел  через  трое суток. Не сказал  ни  слова, хлопнул Толика по

спине, взял свою гитару и,  шаркая ногами,  удалился,  аккуратно прикрыв  за

собой дверь.

     "Депресняк  напал, - подумал Боян, уже искушенный в причудах творческих

личностей. - Ничего. Оклемается".

     Он посидел на диване, убрал со стола  остатки конопли и, как выяснилось

минутой позже, сделал это очень вовремя.

     Дверь  открылась -  кто-то  отпер  замок своим ключом,  - и в  прихожей

послышались мужские голоса.

     -  Алжир! Это ты? - крикнул Толик. Он поднялся с  дивана, но тут же сел

снова. По его спине пробежал неприятный холодок.

     В комнату деловым шагом вошел молодой мужчина.  Едва завидев его, Толик

сразу определил: "Мент. Или гэбэшник".

     Что-то  неуловимое  было   в  облике  молодого   широкоплечего   парня.

Неуловимое,  но  весьма  узнаваемое  и весьма  прозрачно намекающее  на  его

принадлежность  к органам  правопорядка.  То  ли  спортивная осанка,  то  ли

быстрый  острый  взгляд внимательных  глаз,  то  ли  слишком  уж  аккуратная