к  свадьбе,  и  чудом  провезенные в  Москву и  оформленные  во  время путча

паспорта, и мебель карельской березы, которую доставал кому-то Роман.

     - Ну, господа, что мне с вами  делать? - Георгий Георгиевич по-прежнему

не смотрел на своих  гостей.  - Это уже переходит  всякие  границы. По вашей

милости пришлось стрелять в людей. А ведь, между прочим, был выбор. Либо эти

деятели вас замочили бы, либо мои люди - их... Что же меня заставило сделать

этот выбор?

     Кудрявцев помотал головой, словно отгоняя назойливых насекомых.

     - Ну, к чему все это? И так понятно ведь...

     - Понятно ему... Распустил я тебя, Рома, распустил.

     - А  я никогда вашим подчиненным не был, - холодно ответил Кудрявцев. -

Так что попрошу без фамильярностей.

     - Верно. Верно говоришь. Только уважение надо бы иметь. После того, что

я для тебя  сделал. И для него, кстати. Хотя нехорошо, не люблю я напоминать

о добрых делах, но, видишь, приходится.  Память у людей короткая. Что я могу

с  этим поделать?  А  ничего не  могу.  Вот и  приходится  словесами  воздух

сотрясать.  Но,  кажется, все  равно  впустую... Ты  подумал над тем,  что я

просил? -  резко спросил он  у  Кудрявцева.  - Или, пока водку жрал, некогда

было о делах размышлять?

     Кудрявцев посмотрел на часы.

     - Подумал... У меня встреча с Артуром. Через час. А?

     Он вопросительно посмотрел на хозяина.

     -  Перебьется твой Артур. Тебе только сейчас на встречи и ездить. Приди

в себя,  Рома, я  тебя последний  раз  предупреждаю. Последний. Ты мое слово

знаешь.

     - Да  уж  знаю...  - Кудрявцев  тяжело вздохнул.  - Я подумал. Тут дело

тонкое. Можно, конечно, как вы любите...

     - Это как же, позволь спросить?

     - Да вот как сегодня...

     Георгий  Георгиевич помолчал,  покачиваясь  всем  корпусом  с  пяток на

носки.

     - Борзеешь ты, Рома. Нехорошо. Очень мне это не по душе.

     - Я дело говорю, Георгий Георгиевич. Можно так. Можно иначе.