сейчас делать...

     - Из окон же увидят, - засмеялась Ольга.

     - Пусть видят!

     Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.

     - Пусть  видят  и  завидуют. Что  у нас  еще  не  все  рефлексы,  как у

маленьких детей!

     - Как там твой Митя? - спросила Ольга, стоя под горячим душем.

     Гольцман растирал  свое совсем  еще  не  старое,  крепкое, розовое тело

жестким накрахмаленным полотенцем.

     - А что тебе Митя?

     -  Ревнуешь?  -  Стадникова  выключила  воду  и  посмотрела  на  Бориса

Дмитриевича. - Старый хрыч...

     Гольцман  быстро взглянул на себя  в  зеркало. Втянул живот,  расправил

плечи, переступил с ноги на ногу.

     - Ты чего? - усмехнулась Ольга.

     - Я? Ничего... А что такое?

     - Танцуешь так смешно...

     Борис Дмитриевич не удержался от  еще одного взгляда в зеркало. На этот

раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы - чуть

более очерченными. Снова кольнуло в печени.

     - Да перестань ты на себя  любоваться, -  сказала  Ольга.  - Все  равно

лучше, чем есть, уже не станешь...

     Гольцман резко  повернулся  и схватил Ольгу за  грудь. Это получилось у

него  неловко. Кажется, вместо  того, чтобы  изобразить  небрежную,  игривую

ласку, он причинил женщине боль.

     - Отстань! Ты  что, Боря, совсем уже?  Что за прихваты?  Тебе мало, что

ли? Я - все. Я больше уже не хочу... Завязывай, Боря.

     Борис Дмитриевич убрал руку.

     - Ладно,  как  скажешь.  Никто  тебя насиловать  не  собирается. Мы  же

интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.

     - До вечера? А ты домой разве не собираешься?

     -  Если будешь настаивать, я, конечно, поеду  домой.  А если  разрешишь

остаться, то...

     -  Разрешу,  Боря,  о  чем  ты?  Только вот  как  жена  твоя? Не  будет

скандалить?

     - Не будет. С женой у нас паритет.

     - В каком смысле?

     - Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, "любовь