напитку всех питерских музыкантов.  Затем,  стараясь не думать о предстоящем

разговоре, вышел из магазина,  нырнул в воняющий мочой и какой-то тухлятиной

подъезд и быстро взбежал на пятый этаж.

     Ольга открыла сразу, словно ждала Митю под дверью.

     - Я уже  все знаю, -  сказала она, глядя  Матвееву прямо в глаза. - Так

что не напрягайся,  Митенька. Проходи, садись на кухне. В комнате  у меня не

прибрано. Бардак, одним словом.

     Матвеев  осторожно,  стараясь не зацепиться  ногой  за  обрезки  досок,

которыми был уставлен коридор, за угол тумбочки, неловко установленной рядом

с вешалкой, за велосипед,  подвешенный к стене очень низко и, кажется, очень

ненадежно, пробрался в конец коридора и умудрился достичь  кухни без видимых

физических повреждений. О моральных этого нельзя было сказать - в  последнее

время Митя стал  не  в меру брезглив,  и  один вид  запущенных  квартир  или

грязных подъездов вызывал у него  кислую гримасу и даже  порой тихую, сквозь

зубы, ругань.

     - Ты что, принес там, что ли, чего?

     Ольга вошла вслед  за Матвеевым и встала у окна,  дымя  сигаретой. Митя

осмотрелся.

     "В комнате у нее не прибрано, -  подумал он. - "Не прибрано"! Это у нее

называется  - "не  прибрано". Конечно.  Можно  себе представить.  Если здесь

такое, то там, наверное, вообще полный мрак".

     Пустые бутылки на  полу  -  это еще полбеды.  Это, можно  сказать, даже

нормально.  Дом, в кухне  которого нет пустых пивных бутылок, всегда казался

Мите подозрительным, и хозяева его вызывали какое-то необъяснимое недоверие.

Нет, бутылки - это пустяк. Даже  если из-за них приходится поджимать  ноги и

сидеть скрючившись. Но все остальное...

     Кухня  когда-то была  оклеена  обоями -  моющимися, прочными  и  вполне

кондиционными,  о чем свидетельствовала грязная чересполосица  их обрывков и

серой  штукатурки,  местами   обвалившейся  и  обнажившей  решетку   дранки.