более невыносимым.

     Околомузыкальные   круги   столицы   всегда  изобиловали  разного  рода

шарлатанами,  и каждый  из этих шарлатанов,  за неимением  таланта или  даже

элементарных   способностей,   за   отсутствием  слуха,  композиторского   и

исполнительского  дара, мог  похвастаться  и  увлечь аудиторию лишь  одним -

учением.

     У  каждого  из бесчисленного множества  музыкальных  гуру  имелось свое

учение, и каждое было, как уверял его автор, единственно правильным.

     Портнов,   совершенно   сбитый   с  толку  многолетними   коммерческими

неуспехами  "Каданса", "запал"  на  одного  из таких учителей, и это сыграло

решающую роль в его уходе из группы.

     Гуру занимался постановкой ритма, но, поскольку ни на одном музыкальном

инструменте он  играть  не  умел,  то ему не оставалось ничего  другого, как

выстукивать ладошками ритмические рисунки на  кухонном табурете. При этом он

имел хороший компьютер и  все свои ритмические достижения  рисовал на нотном

стане, который являлся для него китайской грамотой.

     Портнов же, человек музыкально образованный, и  не просто образованный,

а на  самом деле одаренный и талантливый композитор и аранжировщик, приносил

к себе домой  абстрактные картины, нарисованные просветленным гуру на нотных

линейках, и создавал  из  них  настоящие, звучащие многоголосьем музыкальные

полотна.

     Коллектив "Каданса" находил это занятие ужасным,  но вполне безобидным.

"Чем бы дитя ни тешилось, - говорили участники группы, - лишь бы не воняло".

Они печально  заблуждались.  Дитя начало  вонять, да с  такой  силой,  что в

группе за  последний  год  сменилось  пять  барабанщиков.  Последний, уходя,

сказал Портнову:

     - Твой  бред,  дружище,  я слушать больше  не  могу. Тебе  бы в  "Белых

столбах"  музыку преподавать,  а  не здесь.  Я  профессионал,  я много  чего

повидал. И в "Москонцерте" работал, и по кабакам лабал. Но такого урода, как