интересовались книжками,  это была прерогатива  КГБ,  милиция большей частью

шерстила  по  шмоткам,  аппаратуре,  деньгам,   а  Буров  не   брезговал   и

литературой.   Любопытнейшие   вещи   попадались   ему  порой  в   квартирах

фарцовщиков,  и  он  уже имел  очень неплохую  по  тем  временам  библиотеку

антисоветчины - хранить  подобные книги  и машинописи у себя дома, читать, а

уж тем более давать  для ознакомления  друзьям было категорически запрещено,

это  могло  привести  к   серьезным  неприятностям,   вплоть   до  тюремного

заключения.

     "Кажется, допрыгался, - подумал Андрей,  вспомнив о своей библиотеке. -

Неужели пронюхали? Откуда? Кто настучал? Я же никому..."

     Полутемный  кабинет со сводчатым высоким окном...  Портрет Андропова на

стене...  Нищенского  вида,  казенный письменный  стол, на  котором  не было

ничего,  кроме чистого  листа бумаги  и  черной, на  толстой  гнутой  ножке,

настольной  лампы...  Запертый  шкаф у  стены,  сиротливо  торчащий  посреди

комнаты  убогий  табурет, венский  стул для  хозяина  кабинета  - вот  и вся

обстановка.  Она  поражала  своей  аскетичностью,  и  веяло  от  нее  чем-то

вневременным  - точно такую же комнату могли  видеть "попавшие на  карандаш"

диссиденты шестидесятых, "враги  народа" сороковых и  "вредители" тридцатых,

достаточно лишь поменять портрет на стене сообразно времени.

     - Садись, Буров, - повторил хозяин. - Разговор у нас будет...

     Андрей  ждал слова "долгий", но  человек, от которого сейчас,  судя  по

всему,   зависела  дальнейшая  судьба  Бурова,  помедлил,  а  затем,  словно

передумав, начал новую фразу:

     - Впрочем, многое  зависит от  тебя. Может, и не очень долгий будет наш

разговор. А может...

     Снова повисла пауза, на этот раз откровенно угрожающая.

     - Меня  зовут Анатолий Анатольевич,  - вдруг  сказал хозяин кабинета. -