называл это Портнов, "критические дни" запоев, загулов и скандалов.

     Однако  несмотря  на  все эти ужасы,  на  истерики, которые  закатывала

Рената  ему  лично, обвиняя  во  всех  смертных грехах,  включая, почему-то,

гомосексуализм, Портнов иногда испытывал к ней что-то похожее на симпатию  и

даже на робкую, слегка отдающую мазохизмом нежность.

     Все-таки она  была его детищем. Если бы не Портнов, не  было бы и армии

фанатов,  и портретов  на стенах чуть ли не в  каждой  квартире, где имелись

дети,  не  было бы телепередач, пластинок в обложках с ее лицом, не  было бы

красочных журналов, с первых страниц которых солнечно улыбалось это чудовище

с полудетским, наивным и простодушным лицом.

     Жена  ушла  от  Портнова  через  полгода его работы с  Ренатой.  Они не

разводились. Валя просто переехала в свою старую квартиру, к  маме. Портнову

она не  звонила,  а ему  было некогда  позвонить самому и  узнать, как живет

законная  супруга,  поставившая  душевный  покой  выше  денег,  которые стал

приносить в дом муж, наконец-то напавший на "золотую жилу".

     Последнее, что сказала Валя перед уходом, были слова  о том, что она не

хочет  жить  с "золотой жилой", а  желает  иметь  нормального  мужа, такого,

который хоть иногда  общался бы с ней, не говоря уже о  том, чтобы  ходить в

гости, в ресторан, или просто погулять.

     Тогда,  на очередных гастролях  по Сибири, Портнов  и  оказался однажды

ночью в номере Ренаты, и не просто в номере, а в ее постели.

     И  он, и  она были изрядно пьяны, и, как  думал  Портнов, взбалмошная и

раскрепощенная артистка сейчас покажет ему все, на что она способна и на что

постоянно  намекала  при  любом  общении с  журналистами.  Но,  к  удивлению

Алексея, Рената  оказалась  совершенной неумехой, стеснительной и неловкой в

постели,  как девочка  из какого-нибудь  советского кинофильма  шестидесятых