жизни  настоящей радости,  радости  осознания  смысла  собственного  бытия и

отсутствия изматывающей душу пустоты внутри.

     "Не успею, - подумал он. - Не успею".

     Благодаря   своей   удивительной   способности   к   самоконтролю   он,

одновременно с бешеным приливом  невиданного  счастья,  определил, что  пуля

летит быстрее, чем он может улыбнуться.

     "Не успею. Жаль. Ладно, потом. Потом. Сейчас и так хорошо..."

     Когда  пуля  коснулась  своим  остреньким  клювом  кожи на  его  лбу, в

ослепительной, жгущей  глаза  вспышке белого света он  увидел  все  сразу  -

комнату,  затянутую  табачным  и  пороховым дымом,  подъезд  многоэтажки,  в

которой  он  сейчас  находился,  улицу,   огромный  город,  просыпающийся  и

готовящийся к новому рабочему дню. Его поразили истинные размеры чудовищного

муравейника, в котором он провел большую часть своей жизни, хотя  прежде ему

казалось, что он прекрасно  знает свой родной город,  но нет, этот город был

гораздо больше и сложнее, чем ему представлялось ранее.

     Он видел каждую улицу, каждый дом, каждую квартиру,  видел одновременно

всех людей,  мог рассмотреть лицо каждого из миллионов  жителей  гигантского

мегаполиса.

     Все  жители  шевелящегося  каменного муравейника  двигались  по  строго

определенным траекториям, совершали запланированные  действия, движения, все

их жесты были предусмотрены мудрым и сложным планом, и он увидел наконец всю

таинственную  систему связей, ниточек, тянущихся от каждого  жителя города в

строго  определенном  направлении,  увидел  он и  кукловодов,  дергающих  за

ниточки, и  режиссеров, покачивающих  головами,  когда кто-то из  кукловодов

ошибался и выходил за рамки сценария.

     Пуля пробила лобную  кость над правой бровью, и в этот миг  он увидел и

себя, узнал о своем истинном предназначении в пьесе, поставленной теперь уже

известными ему режиссерами, и поразился ничтожности собственной роли.