разного калибра, от авторитетных бандитов до крутых чиновников.

     Они сидели в старом офисе Гольцмана - гораздо более роскошном, чем тот,

в  который  представительство  "Норда" перебралось примерно через год, когда

Борис Дмитриевич пережил  один  из  самых тяжелых периодов в своей  жизни  в

связи с  серьезными неприятностями  и  финансовыми  трудностями,  вызванными

чересчур пристальным интересом налоговой полиции к его фирме.

     -  Боря, помоги  ты Вовке, это  же наш  человек,  -  говорил Куманский,

пытаясь заглянуть в глаза Гольцмана, которые тот упорно отводил в сторону. -

Ну кто сейчас не торчит? Да и кокс - это ведь, скорее,  мода... Он же модный

парень, Вовка, ему это, так сказать, по рангу положено. Ноблес оближ...

     -  Положение...  - Гольцман  посмотрел  журналисту  прямо  в  глаза.  -

Положение, говоришь, обязывает? А меня?

     - Что?

     - Меня не обязывает мое положение?

     Гольцман прошелся по кабинету, засунув руки в карманы брюк.

     Внезапно Куманский  понял, какую он сейчас допустил ошибку. Сам, своими

руками, точнее, своими словами он  вознес Гольцмана  на  очередную ступеньку

его мании величия, которая последнее  время все чаще давала о себе  знать. С

некоторых пор окружающие начали замечать, что Борька Гольцман, всегда бывший

"своим  парнем", помогавший деньгами  и выпивкой, болтающийся по концертам и

выставкам, Борька, с которым всегда можно было надраться и  послушать свежие

анекдоты, снять девчонок и завалиться к нему, Гольцману, домой среди ночи  с

тем,  чтобы "зависнуть"  там  суток  на трое,  -  этот самый старый приятель

Борька меняется: становится нелюдимым, заносчивым, вместо  приветствия цедит

сквозь  зубы   что-то   невнятное,   фильтрует   свои  знакомства,   отдавая

предпочтение "нужным" людям, какими  бы моральными уродами те ни оказывались

при ближайшем рассмотрении.

     Сейчас же  Куманский дал Гольцману понять, что от его  решения  зависит