измученный ночными атаками директора  гей-клуба, явился в гостиницу, где для

Бояна и его  "фиктивной супруги" был снят номер, Ленки там не  оказалось. Ее

вещи исчезли тоже.

     В ванной -  видимо, Ленка  спешила или просто  очень  нервничала  и  не

потрудилась  найти  для  своего  послания  более подходящего места  -  Толик

обнаружил записку,  в  которой  Ленка  сообщала, что  с  таким уродом,  а  в

особенности  с его  дружками-пидорами,  она не  хочет иметь никакого дела  и

улетает  в  Сан-Франциско к  своему  старому  другу  эмигранту Коле  Бортко,

который уже  десять  лет живет  там и  прекрасно себя  чувствует,  занимаясь

компьютерным бизнесом.

     Толик проболтался в Нью-Йорке месяц, ночевал у знакомого звукооператора

Генки,  сбежавшего  из Москвы три года  назад, вечерами торчал в  клубе, где

Генка сидел  за  диск-жокейским пультом,  и  настроение его,  упавшее еще  в

первый нью-йоркский день, так и не становилось лучше.

     Бояну удалось продать две свои работы - за мизерные деньги. Кажется, их

купили просто из жалости к  молодому  и  совершенно потерявшему вид русскому

художнику.

     Спустя  месяц Генка  мягко намекнул, что дружба - дружбой, но на халяву

жить в  Америке  не принято. Толик  правильно  понял товарища, не  обиделся,

пожал ему руку, поблагодарил за приют и через три дня улетел в Москву...

     Толик вошел в  офис студии и первым, кого он увидел на кожаном  диване,

предназначенном для отдыха музыкантов, оказался  не кто иной, как  Кудрявцев

собственной персоной.

     Роман  был сильно пьян. Давно не мытые волосы слипшимися прядями падали

на  лоб.  Небритые щеки и подбородок,  мятый костюм  и  красные глаза делали

респектабельного, светского Кудрявцева  похожим на обыкновенного московского

бомжа.

     - Здорово, Рома, - удивленно сказал Толик. - Ты что это такой...

     - Какой? - икнув, спросил Роман.

     - Помятый.

     - А-а... надоело все, - ответил Кудрявцев, махнув рукой.