Буров так неожиданно  закончил фразу, что Шурик не сразу  осознал смысл

сказанного.  У  следователя  была такая особенность  - важную  информацию он

выдавал  вскользь, как  бы между  делом, вставляя ее в  поток необязательных

слов.

     - Как ты сказал? Грек?

     - Ну да. А кто же еще? Конечно, Грек. У него и интерес был. Я его давно

пасу.  Он,  гад, через  клубы Кудрявцева наркоту  гнал. А  Ромочка наш  стал

упираться. Мол, и без Грека, говорил, обойдусь, и вообще вещал - дескать, не

хочу с наркотой возиться, опасно это, да и быдло всякое вечно вокруг трется.

Он ведь, блядь,  светский господин  был. Ну, конечно, из золотой молодежи...

Сволочь номенклатурная.  Не поверишь, Шурик,  ни капельки мне его не  жалко.

Падла кремлевская...

     - Почему же кремлевская?

     - Так ведь предки его - чисто у Кремля кормились. Я же сказал - золотая

молодежь. Им, сукам,  при  любой власти вольготно. Без мыла в жопу влезут. И

Рома, сучара, фарца московская, все ему с рук сходило. Вот и допрыгался. Все

они там будут, все!

     Александр Михайлович  покачал  головой.  То,  что  вещал  Буров,  более

естественно звучало бы из уст какого-нибудь комитетского отставника. Но этот

-  вальяжный, хорошо  одетый, с кокаином  в кармане  и со  своим сумасшедшим

автомобилем, как  магнитом притягивающим всех уличных проституток, - этот-то

что мелет? Сыщик, понимаешь, новой формации.

     - Ты чего морщишься,  Шурик? А? Думаешь, небось, что я не по делу базар

веду? Что сам на крутой тачке езжу, бабок у меня немерено, что у меня самого

рыло в пуху,  а я гоню телегу  на  тех, кто меня  кормит? Так  ведь?  Скажи,

Шурик, я не обижусь.

     - Отчасти, - ответил Александр Михайлович. -  Отчасти, конечно, так. То

есть не совсем уж чтобы так. Но странно от тебя такие речи слышать.

     - Ничего странного. Я их любить  не обязан. Я  свою работу делаю, этого

достаточно.

     Буров начал клевать носом.