авторских прав - у  Василька были живы родители, которые и являлись  прямыми

наследниками   всего   имущества   погибшего  сына,  а   имущество  Василька

заключалось только в нескольких бобинах с его  голосом  и  гитарой, бобинах,

которые, впрочем, стоили, попади они в умелые руки, много больше, чем всякие

дачи-машины-квартиры. Вот  об этом и нужно было говорить Мите, но перебивать

злобную исповедь вдовы он не мог и не хотел.

     - Теперь - свобода,  - повторила Оля и вдруг сразу, как будто сработала

какая-то таинственная автоматика, зарыдала.

     Она  плакала громко, не стесняясь и не сдерживаясь, плечи ее дергались,

кисти рук колотились об стол,  Ольга не вытирала слез, льющихся из глаз и не

стекающих, а просто несущихся вниз по впалым щекам.

     -  Оля!  Ну успокойся,  -  забубнил  Матвеев.  Он  не  знал, как  нужно

правильно вести себя  с женщинами  в подобных ситуациях.  Единственное,  что

крутилось  в его голове,  - это  традиционные  кинематографические пощечины,

якобы останавливающие истерику, во что Митя на самом деле не верил. Красиво,

конечно, кинематографично,  но  как  это  - бить такую  женщину? За  что? По

какому, собственно, праву? Нет уж, он попробует как-нибудь по-другому.

     - Ну, Оль... Оль... Кончай... Остынь... Слезами горю...

     - За что мне  это все, за что, Господи, за что? Почему вот так бездарно

вся жизнь - как в унитаз спущена? За что мне это, за что, за что?

     - Оля...

     Матвеев встал и переместился к Стадниковой поближе, неловко обнял ее за

плечи.

     -  Олечка,  успокойся...  Я  с  тобой... Мы  все  с  тобой...  Мы  тебе

поможем...

     Ольга вдруг выбросила руки вверх и схватила Матвеева за шею, притягивая

к себе. Митя наклонился, еще не понимая, что хочет от него Стадникова, и тут

же почувствовал Олины губы на своем лице.

     Она  целовала Матвеева быстро, поворачивая  свою голову,  словно хотела

одновременно попасть  и  в щеки,  и в глаза, и в губы, в подбородок,  в нос.