Несколько раз  пройдясь  стремительными, горячими  и  волнующими поцелуями -

такими  волнующими,  каких  Митя  давно  уже  ни  от  кого не получал, - она

приникла  наконец  к его  рту и  принялась втягивать его в  себя, еще крепче

сжимая  Митину  шею,  прижимая все  тело  Матвеева  к своему,  не  давая ему

отпрянуть, увернуться, не давая сказать ни слова.

     - Митенька, - услышал он ее шепот,  который, как ему показалось, звучал

одновременно с поцелуями, словно Ольга обладала способностями чревовещателя.

-  Митенька...  Мы  живые,  понимаешь, живые... он  мертвый,  а  мы живые...

Понимаешь меня? Понимаешь меня, мой родной?

     "Нимфомания,  -  с  сомнением  подумал Матвеев.  -  Или просто она  так

своеобразно шок  переживает? Хотя  говорили  ведь уже, что  у нее  последнее

время  не все в  порядке  с крышей. Чего это  она  так  заводится,  прямо  с

полоборота?  Интересно,  во что  все это  выльется? Вот  сволочь,  Гольцман,

бросил меня, генерал  хренов, на самый  ответственный участок фронта. Ему-то

что - сидит, денежки посчитывает!  А тут отдувайся за него. Нет, если дело с

правами  выгорит, мне нужно долю  в  прибыли просить, тут одной зарплатой не

обойдется".

     - Ты меня хочешь? Хочешь меня, Митенька? - шептала Ольга.

     Матвеев  промычал   что-то   бессвязное,   уткнувшись  ртом  в   волосы

Стадниковой.

     - Хочешь, скажи? Я еще ничего, а?  Как женщина? А? Не совсем меня Леков

угробил еще? А, Митенька? Хочешь? Давай... Давай, Митенька...

     "Да что же это, в самом деле? - думал Матвеев, ощущая, как Олины пальцы

шевелятся на  его спине, как руки  ее  опускаются и сжимают  его бедра,  как

ногти женщины  царапают  его колени  сквозь  брюки, как поднимаются  выше  и

проникают под рубашку, гладя живот. - Что же делать-то? Нехорошо как-то..."

     -  Митенька,  не  бойся,  не   бойся,   мой  мальчик...   помоги   мне,

пожалуйста...  никто  не придет,  мой сладкий. Никто не  позвонит...  никого