- Это дело. Давай  только быстрее, а? Не  могу я  тут  одна. Боюсь этой

квартиры. Приходи быстрее.

     "Вот и чудненько, что  ты квартиры боишься,  - думал Матвеев, сбегая по

ступенькам парадной.  - Вот  и  прекрасно, что боишься  этой квартиры. Вот и

славненько. Считай,  половину работы я  уже сегодня сделал.  Хотя  какую,  к

черту, половину. Это только начало. Самое главное впереди. Еще тело привезут

-  вот мороки-то,  с ума сойдешь. Морги, кладбища... Тоска  смертная. Ладно,

управимся.  Дня  в  три  хорошо  бы  все дело  закончить.  Ненавижу  возню с

трупами".

     Выбежав из парадного на улицу, Митя вытащил радиотелефон и набрал номер

Гольцмана.

     - Борис Дмитриевич? Это  я. Все нормально. Водку пьем.  Дела? Я сегодня

здесь ночую. Да нет, все хорошо, все...  Ну нет,  я  еще впрямую не говорил,

но,  думаю, все будет нормально. Что?  Не думать? Хорошо,  Борис Дмитриевич,

понял вас. Все сделаем чисто, как в аптеке. Как доктор прописал.

3

     Шурику  было пятьдесят лет, но  выглядел  он значительно моложе.  И  не

оттого, что в  его  волосах не было седины - была, сколько угодно,  и лицо в

морщинах, хрипы  в груди, валидол в  нагрудном кармане,  и  одышка,  и ногу,

бывало, подволакивал Шурик при ходьбе, и осанка подкачала.

     Однако все это становилось  заметным,  когда  Шурик  стоял  или  сидел.

Только тогда внимательный или даже не очень заинтересованный наблюдатель мог

сосредоточиться на этих отдельных фрагментах облика, из которых складывалась

картина  общей  изношенности, предательски  подсказывающая  истинный возраст

Александра Михайловича Рябого,  первого заместителя Гольцмана и его главного

специалиста по работе в Москве.

     Однако  очень немногие  в  Петербурге,  а в Москве  и  подавно,  знали,

сколько  лет  Шурику.  Он  был  настолько  подвижен,  настолько  по-юношески

неуклюж, мимика  его  была  столь  хаотична и порой  гротескна, жесты  столь