теперь он был равным среди равных.

     Леков постоянно играл  на своей раздолбанной, плохо строящей  гитаре, а

Толик  пристрастился  записывать  его  ежевечерние  концерты   на  маленький

кассетный магнитофон Алжира.

     -  Фиксируй, фиксируй,  -  говорил Леков.  - Когда-нибудь разбогатеешь.

Архив издашь...

     - Пошел  ты,  - отвечал Толик,  в  силу их  совместного  проживания уже

получивший молчаливое согласие Лекова на такого рода  панибратство. Судя  по

всему, это даже нравилось разудалому музыканту. Боян иногда думал, что Леков

получал удовольствие от  такой жизни -  словно бы рядом  с ним младший брат,

который утром кашку варит, пол подметает, в магазин бегает...

     "Наверное,  у  него   в  семье  нелады,  -  размышлял  Толик  в  минуты

просветления, когда его организм ненадолго очищался  от алкоголя и "дури". -

Отличный  парень... Если  бы не был беспредельщиком,  королем мог бы  стать.

Такие классные песни пишет..."

     Мысль  о "короле"  понравилась Бояну, и в один  из тех редких  вечеров,

когда они остались с Лековым вдвоем - гостей почему-то в тот день не было, -

Толик, традиционно покурив  и посмотрев на уснувшего на диване Лекова,  взял

большой  кусок картона,  прислонил его  к  стене,  нашел в тумбочке тюбики с

масляной  краской и,  обуреваемый  наркотическим  вдохновением,  замер перед

чистым листом.

     Неожиданно он понял, чт? ему хочется изобразить.

     Быстро,  без  помощи  кисти,  выдавливая  краски  из  тюбиков прямо  на

рубчатую поверхность картона,  он  блестящими колбасками  наметил  очертания

мастерской, обозначил диван,  тумбочку,  табуретки - все разными цветами, не

обращая  внимания  на гамму. Потом, отбросив тюбики, слегка  укрупнил линии,

размазав их пальцем.

     Лист картона, еще  полчаса  назад девственно чистый,  представлял собой

нечто невообразимое.

     Отойдя  подальше  и внимательно посмотрев  на свое произведение,  Толик