Митя  поморщился. Чтобы вот  так сразу о покойнике...  Да и не просто о

покойнике  -  о  муже,  с которым  Ольга  прожила,  чтобы  не  соврать,  лет

двенадцать.

     - Чего ты скукожился? А?

     - Да так, ничего...

     - Думаешь, истерика у меня? Нет, Митя,  не истерика. Я баба крепкая, он

меня,  сука такая, воспитал, закалил. Я много чего могу теперь вынести. Если

уж его выносила. Хотя жалко, конечно. Жалко.  Если со  стороны  наблюдать за

его  художествами.  Как  же - "причуды артиста"!  А  ты пожил бы,  когда эти

причуды  день и ночь, когда они у тебя на голове каждый день происходят. Вот

я бы на тебя посмотрела.

     - Успокойся, Оль. О другом сейчас надо думать.

     - Тебе надо, ты и думай. О другом, о третьем, о пятом, о десятом.

     Ольга поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток.

     - Ты бы не гнала так, Оля.

     -  Не бойся. Я себя контролирую. Тоже - научилась. С этими великими - с

ними же глаз да  глаз нужен. Не за ними, за собой. Они-то  на все плюют. Вот

тебе  пример налицо. То, что с  ним случилось.  Значит, не было рядом  такой

дуры, как я, которая пасла бы его день и ночь.

     Матвеев  решил  дать Ольге выговориться.  Конечно, в ее  словах имелась

доля истины, но не так уж все было плохо. И деньги Василек зарабатывал, и за

границу они ездили. И опять же  слава. А слава, Митя давно это  знал, - вещь

вполне материальная,  и  извлекать из нее  пользу  очень  даже легко. Можно,

например,  некоторое  время  жить  припеваючи, вообще  ничего не  делая. А в

цивилизованных  странах,  где шоу-бизнес поставлен на широкую  ногу, можно и

всю жизнь прокашлять, написав и продав пару крепких хитов.

     "Пусть выговорится, - подумал он. - Нервы, конечно, сдают у  тетки. Еще

бы. Такое потрясение".

     Однако Стадникова, кажется, не собиралась выговариваться. Напротив. Она

долго молчала, отвернувшись к окну и окутывая себя клубами сигаретного дыма.